«ВСПОМИНАЕТСЯ ДЕНЬ ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОЙНЫ»

   Однажды у своего отца — заслуженного врача России, краеведа и публициста Минаса Георгиевича Багдыкова — я прочитал в книге «Нахичеванские портреты» такие строки:

«Вспоминается день объявления войны. Утро. Все сидят в темной комнате у приемника с вытянутыми, тревожными лицами. Узнав о беде всенародной, бабушка достала икону Божьей Матери, которой ее благословили родители, и повесила в красном углу. В период фашистской оккупации Розалия Георгиевна, рискуя не только своей жизнью, но и жизнью близких, прятала еврейскую семью, жившую в нашем дворе. За ними охотился омерзительный тип, занявший комнату этих несчастных. Однажды по доносу в наш дом ворвались фашисты, требуя предъявить паспорта: они считали, что мы евреи. Минута была страшная — защищать нас было некому. Но бабушка сохранила мужество и убедила их, что мы армяне. Как только наши войска освободили Ростов, она сразу отправилась в церковь отслужить молебен».

   Эти строки потрясли меня. Я понял, что отец должен написать воспоминания о своем военном детстве, о том, как город пережил две нацистские оккупации.

   Папа принадлежал к поколению, которое называют «детьми войны». Эти люди — свидетели страшных лет — уходят. Поэтому в 2019 году я убедил отца записать свои воспоминания о Ростове в годы оккупации. К счастью, он прислушался не только ко мне, но и к моему другу, известному журналисту Александру Оленеву, который подтвердил: такие мемуары необходимы. Мы, ныне живущие, должны сделать все, чтобы ужасы фашизма никогда не повторились.

   Минас Георгиевич ушел из жизни 3 октября 2020 года. И я бесконечно благодарен, что он успел издать эти воспоминания.

   Отец был ребенком во время войны, но две оккупации Ростова и зверства фашистов запомнил навсегда. Читая его книгу «Мои воспоминания. Мысли о прожитом», я содрогался от ужаса. Особенно потрясла история соседки — Марии Моисеевны.

   Предатели выдали ее фашистам — просто чтобы завладеть ее квартирой. Отец писал:

«Схватив Марию Моисеевну за руку, жандарм поехал на мотоцикле вверх по 23-й линии. Несчастная бежала за ним, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Следом с криками бежали предатели. Эта процессия происходила на глазах у жителей, у женщин и детей, выглядывавших из окон. Все закончилось у входа в жандармерию, куда с криками: „Это еврейка!“ — ворвались ее мучители. Мама и бабушка бросились за Марией Моисеевной. Они видели, как ее затолкали внутрь. Тогда они побежали к нашему соседу — Ишхану, который при немцах стал полицаем. Убеждали его, что Мария Моисеевна — полька, что это указано в паспорте. Наконец он соизволил зайти в участок. Вскоре вышел и холодно сообщил: „Ее увезли на место постоянного пребывания“. Действительно, они видели, как от жандармерии отъехала темная крытая машина. А предатели возвращались домой — возбужденные, радостные. Марию Моисеевну увезли на расстрел в Змиевскую балку».

   До конца жизни отец не мог спокойно слышать немецкую речь — она ассоциировалась у него с врагами, с опасностью.

   При этом он глубоко уважал немецкую культуру: цитировал Гёте, любил Бетховена, Баха. Но Вагнера слушать не мог. И не потому, что отрицал его гений, а потому, что это был любимый композитор Гитлера, ярый антисемит, вдохновлявший нацистов.

  Уверен: сегодня мы обязаны сделать все, чтобы фашизм больше никогда не поднял голову. И детские воспоминания моего отца — важное предостережение для будущих поколений.

Георгий БАГДЫКОВ