Ростов в воспоминаниях художника Г.И.Шилтьяна

Вот как Шилтян описывает наш город перед приходом красных в 1918 году:

«Мы жили в центре, но наше жилище было скромным, и, наверное, мою маму, вдову с тремя детьми, не сочли бы за капиталистку; другие родственники наоборот впали в панику. Дядя Мелконов жил в большом доме, недавно выстроенном на главной улице, в доме, который по его расчетам должен был составить славу городу; этот дом был девятиэтажным и должен был включать в себя синематограф, театр, кафе, магазины и т. д.

Взрослые были встревожены; иногда приходили страшные вести: говорили, что убиты некоторые известные в городе люди. Городом правила анархия, он практически оказался в руках бандитов и хулиганов.

Однажды утром, когда я смотрел из окна на пустынную, заснеженную улицу, то увидел, как перед одним из домов, стоящим в пятидесяти метрах от нашего, скопилась масса людей, угрожающе кричавших и размахивающих руками.

Там жил один мой знакомый, по имени Георгий, красивый двадцатидвухлетний парень, незадолго до революции мобилизованный на учения в звании лейтенанта, он носил великолепную военную форму и блестящие сапоги.

Я помню, как он гордо прохаживался по Садовой, но война закончилась прежде, чем его направили на фронт, и его военная карьера свелась только к тем прогулкам.

Грозная толпа придвинулась к двери его дома: внезапно распахнулись створки, и появилась дрожащая фигура Георгия с бледным, как снег, лицом, в окружении вооруженных ружьями и палками людей, которые выволокли его на улицу. Кто-то обвинял его в том, что он офицер.

Толпа выкрикивала угрозы все громче и громче; круг сомкнулся, и я услышал несколько револьверных выстрелов, сопровождаемых страшным криком. В испуге я отпрянул от окна, но болезненное любопытство взяло верх, и я опять выглянул: толпа убиралась прочь, оставив на улице почти голый труп бедного юноши. Вскоре после этого из дверей вышла обезумевшая от горя женщина, которая бросилась к бездыханному телу: это была его мать. Не знаю, как долго ей пришлось стоять неподвижно на снегу рядом с трупом, потому что никто не осмеливался выйти из дома, чтобы утешить ее или оказать помощь».

Свои воспоминания Шилтян назвал «Мое приключение».

Вот как описал свой последний день в Ростове Григорий Иванович:

«…В конце октября красные отвоевали Харьков и устремились к Ростову. Белая армия была деморализована, и ее лидеры пытались контролировать ситуацию в тылу с помощью террора. В поисках мужчин осматривали дом за домом. Делать портреты с генералов к успеху более не привело бы. Я понял, что гражданская война может продолжаться долго, а для меня больше не было путей спасения и в скором времени меня бы бросили в кровавую бойню. Поэтому в моем мозгу категорически и решительно созрел четкий план бегства: я собирался достать фальшивые документы и с ними добраться до какого-нибудь черноморского порта, где неважно как сяду на пароход в Константинополь, а оттуда в Европу. Мама тоже понимала необходимость моего отъезда, потому что мой возраст подвергал меня разным серьезным опасностям…

Было 20 ноября 1919 г., роковой день моей жизни. Сквозь свист ледяного ветра слышались выстрелы, доходящие с окраин. С наступлением темноты я вышел из дома, чтобы отправиться на поиски новостей, и случайно встретил начальника своего госпиталя, который мне сказал: «Сегодня с товарной станции в трех километрах от города отходит поезд с тяжелобольными, если хочешь уехать, я могу дать тебе разрешение на передвижение и вход на перрон».

…Я вернулся домой, волнуясь перед самым решительным шагом моей жизни, представляя себе, что буду оторван от семьи на срок, не превышающий шести месяцев или, в крайнем случае, года, поскольку думал, что гражданская война дольше не продлится. Но это ложное убеждение подкрепляло мою силу воли, в то время как подсознание, наоборот, предчувствовало, что этот разрыв может оказаться окончательным. Это было, как по собственной воле навсегда вычеркнуть самых дорогих людей из головы и сердца, оборвать все связи с ними, обрубить концы, убежать к идеалу неизвестному и, возможно, эфемерному или недостижимому.

Почти наступила ночь, и возбуждение не давало мне произнести ни единого слова. Я в последний раз прилег на диван в нашей столовой, пытаясь собраться с мыслями и остудить рассудок, так как мучительные сомнения одолевали меня со всех сторон.

Моя одержимость всё пересилила, и я решил уходить. Резко поднявшись, я сказал маме: «Я должен сегодня вечером вас покинуть, больше терять времени нельзя, через час всё должно быть готово: необходимые документы у меня уже есть». Мама с тревогой смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в то время как горячие слезы выдавали ее волнение, и глухим голосом сквозь плач она сказала мне так: «Если это нужно, уезжай; ты ведь мужчина».

Мои брат и сестра ошеломленно смотрели на меня. Света не было, мы собирали чемодан при свечах; дети плакали, а мама молча собирала и укладывала мои вещи.

Вскоре всё было готово. Я походил на лунатика и смотрел в лица моих близких, пытаясь заглушить эмоции и собирая волю в кулак, отвлекая себя мыслями о том, что свечи придают сцене сходство с картинами «Ночного Герардо». Было девять часов вечера. Мы хотели поужинать вместе в последний раз, но никому кусок не лез в горло.

В какой-то момент появился Иван, старый дворник, служивший у нас много лет, он должен был нести мой багаж, со словами: «Готово, барин, пойдемте». Я обнял плачущих брата и сестру и спустился вниз по лестнице в сопровождении мамы, которая держала в одной руке керосиновую лампу, защищая другой рукой ее от ветра.

В дверях в последний раз у меня сжалось сердце: лицо побледнело, плакать она перестала, но смотрела на меня своими большими, широко раскрытыми глазами, которые запомнил навсегда. Иван взвалил чемодан на плечо и вышел первым на снег. Я обнял маму еще раз и шагнул в темноту. Мама осталась стоять в дверях. Шагов через двадцать я обернулся, но сквозь темноту увидел только слабый свет лампы. В тот миг меня подмывало вернуться в мамины объятия, но я решительно продолжил путь.

Через некоторое время я вновь обернулся, маленький огонек еще светился. С каждым разом, когда я поворачивался лицом к этому отблеску, он становился всё слабее и слабее, пока не исчез совсем. Всё было кончено. Но и по сей день случается, что нет-нет, да и мелькнет тот огонек перед моими глазами, и тогда сердцу становится больно. Всю свою жизнь я задаюсь вопросом, правильно ли я сделал, покинув свой дом и Россию. Это трудное решение повлияло на всё мое дальнейшее существование. Не слепой случай, подтолкнувший меня к одному из возможных решений вместо другого, а моя воля, мой свободный выбор..»

Обложка: Владимиров Иван Алексеевич (1869-1947) «Захват эшелона белых войск железнодорожниками на ст. Ростов-на-Дону» 1920-е