Цирк в суде

В дореволюционном Ростове цирк Сур гремел на всю округу. Да что там в Ростове, во всей Российской Империи известен этот цирк был всем от мала до велика.

Сам господин Сур, импресарио и владелец сего праздника жизни, слыл человеком хитрым и оборотистым. Но вот беда – в Ростов приехав, он вдруг стал утверждать, что по-русски ни бельмеса не понимает. «Экскузе муа!» – только и слышали от него ростовцы,и сопровождало эту фразу выразительное разведение рук.

Но тут беда приключилась! В одно прекрасное воскресенье, 15 апреля, цирк Сур анонсировал для детворы одну феерическую пантомиму. Народ, понятное дело, ломанулся. Силач Жорж, поднимавший лошадь, едва справлялся. Музыкант Батист, игравший на скрипке, стоя на голове, заливался соловьем. Но пантомимы-то не было! Совсем. Оказалось, один из главных героев той самой заявленной пантомимы, внезапно слег с чем-то вроде горячки.

Поднялся шум. Недовольные папаши возмущались: «Обман! Деньги назад!». Кто-то вызвал полицию. Явился околодочный надзиратель, составил протокол. Дело дошло до мирового судьи. Свидетелем выступил судебный следователь Брейш, чей отпрыск, присутствующий на представлении, особенно жаждал лицезреть феерию.

И вот, 30 апреля, в понедельник, в зале суда – аншлаг. Сур сидит с каменным лицом. Рядом его защитник, господин Волкенштейн, известный на весь Ростов адвокат, весь в пене красноречия. Тут же двое защитников цирка – Жорж с его лошадью и Батист, бледного, но с скрипкой наготове (а вдруг пригодится для убедительности?).

Судья вопрошает Сура грозно:
— Признаете ли себя виновным в обмане публики, господин Сур? В сообщении ложного в афише?
Сур широко раскрывает глаза, делает вид, что напряженно вслушивается в перевод Волкенштейна, и выдает:
— Исследуюсь… — бормочет он невнятно, явно на каком-то помеси французского с нижегородским.
— Вы не понимаете по-русски? — переспрашивает судья, сомнительно глядя на антрепренера. — Так я спрошу вашего представителя.

Волкенштейн вскакивает как ошпаренный:
— Ваша честь! В действиях моего доверителя нету состава преступления! Суть в недоразумении! Сам господин Сур в день представления отсутствовал в городе! Представление было приготовлено! А то, что не поставлено – виной внезапная болезнь артиста Батиста! Люди, они ведь тоже живые… могли простудиться! — адвокат развел руками, изображая полную безвыходность ситуации.

Жорж и Батист кивали, как китайские болванчики:
— Да-да, все так! Никакого умысла! Господин Сур никакой выгоды не получил, только убытки! Он же платочками публику утираться заставил от досады!

Судья разглядывал Сура. Тот сидел, уставившись в потолок, с видом полнейшего непонимания происходящего, лишь изредка бормоча: «Экскузе муа , экскузе муа…».

Защита Волкенштейна, подкрепленная искренними (хоть и путанными) показаниями циркачей и полным «отсутствием» злого умысла у непонимающего владельца, возымела действие. Мировой судья, махнув рукой на эту цирковую кашу, вынес оправдательный вердикт: «Нет состава преступления. Дело прекратить».

Жорж и Батист чуть не заплясали. А господин Сур… Сур вдруг встал, сделал глубокий поклон судье и на чистейшем русском языке, без малейшего акцента, произнес:
— Премного благодарен вашей чести за скорый и справедливый суд! Честь имею кланяться!

В зале повисла тишина. Судья опешил, Брейш открыл рот. Лишь Волкенштейн хитро подмигнул своему внезапно заговорившему клиенту.

— Так вы… понимаете?! — воскликнул судья.
— О, ваша честь! — Сур широко улыбнулся, собирая бумаги. — В суде – всегда понимаю. Это святое! А вот вне этих стен… — он многозначительно постучал пальцем по виску, — …тут уж, как говорится, экскузе муа, пока не прижмут. Цирк, знаете ли. Сплошные трюки!

Оксана Мордовина

рассказ основан на газетной заметке из «Донской пчелы», дополнен и интерпретирован автором: